Семь минут - Страница 114

114

Посреди зала на невысоком помосте стоял величественный стол судьи — с микрофоном, блокнотом, карандашами, графином с водой, молотком и восемью томами уголовного законодательства Калифорнии. За кожаным стулом с высокой спинкой находилась дверь, закрытая драповыми шторами. По обеим сторонам двери стояли флаги — американский и калифорнийский.

Перед столом судьи, между Барреттом и свидетельским местом, на вращающемся стуле сидел стенографист Элвин Коэн, который должен был протоколировать происходящее в зале. Сейчас Коэн преклонил колено и прикручивал треножник к стенографической пишущей машинке. Он был похож на молодого профессора, потерявшего запонку.

За стенографистом располагалось свидетельское место: стул на возвышении и микрофон. К нему вели несколько ступенек. Барретт угрюмо посмотрел на него, вспомнив, что свидетели были их слабым местом. Потом повернулся на вращающемся стуле и посмотрел на низкую перегородку всего в нескольких футах от себя. За ней стояла, пока пустая, длинная скамья присяжных.

Барретт вспомнил вчерашнее утро, когда Зелкин рассказывал о жюри.

Зелкин очень ответственно подошел к отбору присяжных из числа кандидатов, которых уже назвал окружной прокурор. Он обращал внимание не только на профессию или образ жизни каждого, не только на высказывания и пристрастия, но даже на то, как они вели себя, как говорили, на газеты или журналы, которые держали под мышкой, короче, на все. Он так тщательно подошел к подбору присяжных, потому что процесс посвящался непристойности и цензуре, и чрезвычайно важно было знать привычки присяжных и даже читательские вкусы.

Зелкин считал, что из двенадцати присяжных по крайней мере пять могли с сочувствием отнестись к доводам защиты, а от остальных семерых требовалось только беспристрастие. По мнению Зелкина, они выбрали хорошее жюри, но Барретт не сомневался, что Дункан тоже уверен в благосклонности присяжных.

Вновь взглянув на свидетельское место, Майк Барретт вспомнил, что всю субботу они встречались в конторе со свидетелями, разрабатывали планы допросов, пытались предугадать вопросы обвинения, короче, готовились к процессу. В субботу защита получила очередной удар. Кимура привез из международного аэропорта свидетеля, на которого они возлагали большие надежды. Это был да Векки, художник из Флоренции. Он встретился с Джадвеем в Париже в 1935 году и утверждал, что однажды создал портрет писателя. Да Векки был пожилым итальянцем с бегающими глазками римского карманника. Барретт молил Бога, чтобы их свидетель обладал внешностью Тициана или Капраччио, но вместо этого они получили болтливого башмачника из Старого Света.

Да Векки, как выяснилось, трижды встречался с Джадвеем, хотя память нередко подводила художника, он запомнил несколько замечаний Джадвея, которые тот сделал во время работы над портретом и которые говорили о честности Джадвея. Во время одной из трех встреч да Векки и нарисовал портрет писателя. В кабинете Зелкина да Векки начал разворачивать портрет. Для Барретта это был таинственный миг посвящения, когда он должен был впервые увидеть истинного обвиняемого. Да Векки откинул ткань, и сердце у Барретта защемило. Портрет представлял собой нагромождение кубов, конусов, квадратов, перпендикуляров и горизонтальных линий синего, желтого, алого и коричневого цветов. Если на нем и можно было разглядеть человеческое лицо, то оно скорее напоминало голову кентавра, собранную из детских кубиков. От картины, как и от самого да Векки, не было никакого толку. Барретт вновь тяжело вздохнул: нищие не выбирают. Да Векки выступит свидетелем защиты.

Майк Барретт бросил косой взгляд на своего оппонента. Окружной прокурор смотрел на зрителей, кому-то помахал рукой. Интересно, подумал Майк, как Дункан провел воскресенье? Несомненно, с Кристианом Леру, осквернителем Джадвея, и, возможно, с Джерри Гриффитом. Конечно, Мэгги должна была знать, виделся ли прокурор с Джерри или нет, но Майк не спросил ее. Он позавидовал богатству противника на свидетелей и вновь повернулся, чтобы взглянуть на часы.

Половина десятого.

В зале дважды прозвенел звонок. Коренастый пристав вскочил и торопливо направился к двери, ведущей в комнату присяжных. Шум начал стихать.

В зал суда гуськом вошли двенадцать присяжных заседателей: восемь мужчин и четыре женщины. Когда они начали рассаживаться, Эйб Зелкин потянул Барретта за рукав и прошептал ему на ухо, сложив руку ковшиком:

— Посмотри на тех пятерых, о которых я тебе говорил. Номер два, женщина, похожа на Мао Цзедуна, должна нам сочувствовать. Номер три, банкир, вылитый дядя Сэм, тоже должен помочь. Номер семь, девушка, которая похожа на Грету Гарбо, очень холодна. Номер десять, учитель, смахивает на Джо Луиса. И номер двенадцать, старшина жюри, двойник Альберта Швейцера. Его зовут Ричардсон, видный архитектор. Всех разглядел?

— Да, — кивнул Барретт.

Его взгляд скользнул по присяжным, и он задал себе старинный шекспировский вопрос «Хорошие ли вы люди? Справедливые ли?»

Присяжные расселись по местам, и пристав обратился к зрителям:

— Прошу всех встать. В этом помещении находится флаг нашей страны, который защищает свободу и правосудие для всех.

Барретт поднялся вместе с остальными. Шторы за стулом судьи раздвинулись, и Натаниэл Апшо вошел в зал суда. Держа в одной руке черную судейскую мантию, он подошел к своему стулу. Апшо был человеком впечатляющей наружности: жесткие седые волосы, проницательный взгляд, мешки под глазами, суровое и уверенное продолговатое морщинистое лицо. Он чем-то напоминал лорда Главного судью со старинной пивной кружки. Апшо слегка наклонился и оперся костяшками пальцев о стол. Он стоял и ждал, когда пристав закончит.

114